Анализ стихотворения Маяковского «Люблю. Про это Маяковский поэма о любви анализ

«Про это» — одно из наиболее сложных произведений В.Маяковского, оно является «самым литературным, самым цитатным из всех его творений».

Поэма полна аллюзий и реминисценций, отсылающих как к ранним произведениям самого Маяковского, так и к произведениям Достоевского, Блока, Лермонтова, Гейне, Гёте и др. Воплощённые в ней мотивы находят продолжение в более позднем творчестве поэта в обновлённом, временами пародийном качестве («Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», «Письмо Татьяне Яковлевой», пьесы «Клоп», «Баня»).

Отзывы критиков о поэме были неоднозначны: от восторженных до разгромных. Даже некоторые друзья и соратники поэта не поняли её. Всё дело в том, что «Про это» вступала в противоречие с теориями производственного искусства, литературы факта, пропагандируемыми группой ЛЕФ, к которой принадлежал Маяковский.

Лейтмотивом первой главы поэмы Маяковского «Про это» послужили строки из произведения Оскара Уайльда «Баллада Рэдингской тюрьмы»:

«Но убивают все любимых, —
Пусть знают все о том, —
Один убьет жестоким взглядом,
Другой — обманным сном,

Трусливый — лживым поцелуем,
И тот, кто смел, — мечом!
(Перевод К.Бальмонта)

Маяковский считает себя виноватым в охлаждении чувств («амортизация сердца и души»), подобно солдату из баллады Оскара Уайльда. Поэт «приговаривает» себя к добровольному двухмесячному домашнему «заточению», во время которого ищет пути выхода из кризиса и пишет «Про это». Конечно, его «заточение» нельзя понимать буквально. Это были творчески насыщенные два месяца.

Одновременно с поэмой «Про это» Маяковский работал над серией политических памфлетов, «героями» которых стали виднейшие политики западного мира. Он активно печатается в газетах. В этот период выходят его книги «13 лет работы» и «Лирика» с типографским посвящением «Лиле». И самое главное: 1923 год — начало издания журнала «ЛЕФ», органа к тому времени оформившегося Левого фронта искусств, главным редактором которого становится Маяковский. 17 января 1923 года состоял ось первое заседание редколлегии в комнате Маяковского, в Лубянском проезде. И всё же в первой главе поэмы он заявляет:

При чём тюрьма?
Рождество.
Кутерьма.

Без решёток окошки домика!
Это вас не касается.
Говорю — тюрьма.

в тюрьме находилась его душа, лишённая возможности видеть любимую: «Без тебя (не без тебя «в отъезде», а внутренне без тебя) я прекращаюсь», Так может быть человек необычайно одинок в толпе людей. Связь с внешним миром, миром его возлюбленной, осуществлялась посредством записочек, «записочной ряби» и телефона (телефонного кабеля):

Кабель
тонюсенький —
ну, просто нитка!
И всё
вот на этой вот держится ниточке.

Через несколько десятилетий другой русский поэт В.С.высоцкий в стихотворении «Ноль семь» так же пытался докричаться до любимой сквозь ночь, которая для него «вне закона». Он готов ждать сколько угодно и «согласен начинать каждый вечер с нуля»:

Телефон для меня — как икона,
Телефонная книга — триптих,
Стала телефонистка мадонной,
Расстоянье на миг сократив.

в автобиографии Маяковский говорит:

«Написал: «Про это». По личным мотивам об общем быте».

«Личные мотивы» вылились В драму любви. В поэме она достигает своего пика, уже никакие обычные слова, образы не способны передать её накала, только метафора и гипербола. Такова фантастическая картина «землетрясенья» у почтамта на Мясницкой, где проходит телефонная сеть, размедвеживанье поэта, дуэль. Но в поэтическом преломлении слышится отголосок того, что есть в письмах: герой поэмы винит себя и осуждает затхлый, «из древней древности» осевший в себе пережиток, тот самый быт, о котором напоминает скребущейся ревности … чудище».

Истинная любовь у Маяковского всегда противостоит опасности опошления этого чувства мещанскими проявлениями. Призыв, прозвучавший в трагедии «Владимир Маяковский» (1913): «Бросьте квартиры! .. », переходит из произведения в произведение, разворачиваясь единым метатекстом, в котором сила быта осмыслена как сила демоническая, способная убивать в мире любовь — «сердце всего».

Сюжет о лирическом герое, борющемся с косной силой мещанства и быта, которые похищают у него возлюбленную («Тряпок нашей ей, / робкие крылья в шелках зажирели б») и, шире, мешают воплотиться на земле гармонии и полноте жизни, лежит в основе лирических поэм Маяковского. Разрешение этого конфликта, который осмыслен Маяковским как постоянный, вечный, оказывается возможным только в будущем (осуществлённой утопии) или в надзвёздном пространстве, где времени нет.

Быт всегда был врагом Маяковского. Возлагая на Революцию большие надежды, он воспринял её прежде всего как «революцию духа». Обнаружив, что этой третьей революции не произошло и Октябрь в этом плане мало что изменил, поэт возобновил атаки на всяческие проявления быта. В стихотворении «О дряни» (1921), к примеру, революции угрожает советский мещанин с портретом Маркса на стене, канарейкой в клетке и греющимся на «Известиях» котёнком.

Ситуация усугублялась введением в 1921 годуновой экономической политики. Бунтарский порыв иссякал, праздник Октября сменяли серые «будни». Жизнь уходила от геройской романтики революции, входила в свою наезженную колею, от мессианского захлёба и космических замыслов возвращалась к норме, к обустройству обыденного существования, к простым, повседневным делам и заботам.

Наряду с быстрым восстановлением экономики после хаоса военного коммунизма НЭП породил новое мещанство, которое в своей беспечности и вульгарности часто превосходило мещанство дореволюционное. Николай Асеев в статье «Работа Маяковского над поэмой «Про это» так выразил дух времени: « … волны НЭПа уже перекатывались через палубу революционного корабля. < … > Держаться на его палубе было очень нелегко; нужно было сжать зубы и вцепиться в поручни, чтобы не быть смытым в море обывательщины и мещанства.

Немало людей с революционным прошлым очутились за его бортом. Немало жизней сломалось, не осилив напряжённости противоречий. Это отразилось в произведениях поэтов «Кузницы», Эдуарда Багрицкого («От черного хлеба и верной жены / Мы бледною немочью заражены … «). В рассказе «Гадюка» об этом пишет Ал.Толстой. Это центральная тема многих поэм Н.Асеева («Лирическое отступление; «Свердловская буря», стихи «в те дни, как мы были молоды … «)

Любимая поэта как раз и принадлежит к мещанскому миру, который поэт ненавидит и с проявлениями которого в себе пытается бороться. Среди множества голосов «воронов — гостей» он различает и «ея невыносимый голос». «Имя любимое оберегая», он отделяет любимую от них, уговаривает бежать с ним к «человеку на мосту», надеясь, что ещё не поздно его «спасти» — всё лишено смысла. К «гостям-воронам» «она» оказывается ближе, чем к нему. Если вглядеться в сцену «расстрела» поэта, завершившего свой фантастический полёт на площадке колокольни Ивана Великого, то и там «она» пассивно присутствует, в своей отрешённости даже не пытаясь прийти на помощь поэту, Маяковский включил в поэму реалии собственного быта и быта близких ему людей.

На страницах поэмы перемешались реальные лица (Л.Брик, сам Маяковский, его родные, домработница Аннушка, сосед Бальшин, «чтецы-почитатели» и др.) И вымышленные персонажи (мистический человек-медведь, «человек из-за семи лет», мальчик Христос- комсомолец). Многие темы и образы поэмы актуальны и в наши дни. У Евгения Шварца в пьесе-сказке «Обыкновенное чудо» появляетcя юноша-медведь, сила любви которого способна изменить мир, сотворив чудо. В поэзии В.Высоцкого присутствует мотив предопределённости судьбы, краткости жизни, выраженный Маяковским: «Я своё земное не дожил, / на земле своё недолюбил … » (У Высоцкого: «И дожить не успел, мне допеть не успеть — в песне «Прерванный полёт» тревожная мысль о незавершённости, несовершенстве своей жизни доведена Высоцким до безысходного отчаяния:

и ту, которая одна,
Не долюбил, не долюбил!

Поэма «Про это» сюжетно связана с поэмой Маяковского «Человек» (1917), о чём заявлено уже в эпиграфе. Так в поэму вводится традиционный для русской литературы образ двойника. У Маяковского он принимает разные обличья — то медведя, огромного, но беззащитного в любви и обречённого на неё, то «человека из-за семи лет» (лирического героя поэмы «Человек»), то мальчика-самоубийцы, то самого Маяковского.

И всё это кружится, бешено несётся в карнавале рождественской ночи, напоминая гоголевскую «Ночь перед Рождеством». Мелькают лица, маски, глядят мёртвыми окнами пошлые «мирки домков», а в них «неживые люди», словно фигурки из тира. Границы пространства и времени раздвигаются. Лирический герой стремительно перемещается из своей комнаты по просторам Вселенной: плывёт на льдине-подушке по Неве, встречая на мосту себя самого, оказывается на берегах Сены, взбирается на колокольню Ивана Великого, обернувшуюся «льдистым Машуком».

Рассказ о тщетности поисков людей, готовых пойти вместе с героем спасать Человека от безлюбовного существования, заканчивается сценой убийства поэта дуэлянтом-обществом, в котором кишат не только «Пинкертоны», но и «любимых друзей человечьи ленты».

Жаждущих дуэли много, в лицо поэта бросают не перчатку, а «магазины перчаточные», он получает сотни оскорблений «в мочалку щёку истрепали пощёчинами»). В них нет сострадания, жалости, человеческих чувств. Они глухи к мольбе поэта:

Я вам не мешаю.
К чему оскорбленья!
Я только стих,
Я только душа.

Лишь небо, которое «по-прежнему лирикой звездится», принимает героя. Рядом с Большой Медведицей, вечной спутницей творчества поэта, он свободно несётся по Вселенной «медведьинским братом», горланя «стихи мирозданию в шум».

Образ звёздного неба ассоциируется у Маяковского с внутренней свободой, освобождением от неких сковывающих ограничений и условностей (чведь если звёзды зажигают … »). Всё, что «ушедшим рабьим вбито», остаётся на земле. А там, на небе, поэт видит, как «солнце блестит горы», «дни улыбаются с пристани».

Так просветлённо начинается и последняя глава поэмы «Прошение на имя … ». В ней отразилась давно волновавшая Маяковского тема воскрешения человека после смерти, присутствовавшая и в поэме «Человек».

Поэт вдохновлялся идеями «Философии общего дела» Н.Ф.Фёдорова и теорией относительности Эйнштейна, о чём сообщает в статье «О поколении, растратившем своих поэтов» Роман Якобсон. Он приводит слова Маяковского: «А я совершенно убеждён, что смерти не будет. Будут воскрешать мёртвых. Я найду физика, который мне по пунктам растолкует книгу Эйнштейна. Ведь не может быть, чтоб я так и не понял. Я этому физику академический паёк платить буду».

Ощущая невозможность победы над бытом в настоящем «Всё так и стоит столетья, / как было. / Не бьют — / и не тронулась быта кобыла»), в последней главе поэмы лирический герой обращается к учёному «большелобому тихому химику» из ххх века.

Осознавая, что «краснофлагий строй» не предложил ничего лучшего по сравнению с дореволюционной жизнью, что сила, управлявшая бытом и любовью раньше, торжествует и теперь, поэт приходит к видению идеала любви в будущем, при полном слиянии личного счастья со счастьем всего человечества. Так в поэме воплощается мечта Маяковского о «мастерской человечьих воскрешений».

Тема будущего как мира идеальных человеческих отношений, мира максимальной наполненности жизни, проживания с полной отдачей, «всей сердечной мерою», выражения подлинно человеческого в человеке — стержневая в творчестве Маяковского».

Но за светлым, оптимистическим тоном эпилога невозможно не заметить пробивающуюся мелодию грусти. Может быть, это вызвано отсутствием уверенности у героя, что воскресят именно его (по Фёдорову, воскрешаются все поколения), хотя он и желает этого всем сердцем.

Маяковский вот …
Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив.
И тут же прорывается его страстный крик,
практически мольба:
— Не листай страницы!
Воскреси!
< … >
Воскреси
хотя б за то,
что я
поэтом
ждал тебя,
откинул будничную чушь!
Воскреси меня
хотя б за это!
Воскреси —
своё дожить хочу!

Он согласен на любую работу в этой новой жизни, даже на роль шута «Я шарадами гипербол, / аллегорий / буду развлекать, / стихами балагуря»). О сомнении, какой-то неуверенности говорит и используемая поэтом лексика:

Может,
может быть,
когда-нибудь
дорожкой зоологических аллей
и она-
она зверей любила —
тоже вступит в сад …

Она красивая —
её, наверно, воскресят.

Чаяние собственного воскрешения расширяется до желания воскрешения любимой. Появляется антитеза трагического («Я своё, земное, не дожил, / на земле / своё недолюбил») и жизнеутверждающего («Нынче недолюбленное / наверстаем / звёздностью бесчисленных ночей»). Однако своего воссоединения, встречи с любимой в будущем поэт не показывает, продолжая тему «невстречи», затронутую в «Человеке» и родственную лермонтовскому стихотворению «Они любили друг друга так долго и нежно …»: и смерть пришла: наступило за гробом свиданье … Но в мире новом друг друга они не узнали.

Возможно, эта печаль, проступающая сквозь строки, объясняется предчувствием Маяковского, что «смертельной любви поединок» закончится его поражением не теперь, так позже. «Личные мотивы» не сложились в симфонию любви и счастья, совместная поездка в Петроград по завершении поэмы 28 февраля 1923 года, а затем за границу лишь немного отдалила неизбежность финала. Но поэма завершается мощным жизнеутверждающим итогом. В последней главе «Любовь» герой предстаёт очищенным, окрылённым надеждой.

Появляется тот идеал жизни, тот идеал любви, который Маяковский так долго и безуспешно искал в современности. Это одновременно и отрицание, и утверждение, это явь и мечта:
Чтоб жить
не в жертву дома дырам.
Чтоб мог
в родне
отныне
стать
отец
по крайней мере миром,
землёй по крайней мере — мать.

«Люблю» Владимир Маяковский

Обыкновенно так

Любовь любому рожденному дадена,-
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело - рубаха.
Но и этого мало!
Один -
идиот!-
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.
Женщина мажется.
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветет,
поцветет -
и скукожится.

Мальчишкой

Я в меру любовью был одаренный.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я -
убег на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
«Мальчишка паршивый!»
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трехрублевкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором в «три листика».
Без груза рубах,
без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо -
пока под ложечкой не заноет.
Дивилось солнце:
«Чуть виден весь-то!
А тоже -
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место -
и мне,
и реке,
и стовёрстым скалам?!»

Юношей

Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.
В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на море?!
Я вот
в «Бюро похоронных процессий»
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазнаются.
«Чего, мол, стоют лучёнышки эти?»
А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы - всё на свете.

Мой университет

Французский знаете.
Делите.
Множите.
Склоняете чудно.
Ну и склоняйте!
Скажите -
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Птенец человечий
чуть только вывелся -
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав ее,-
учат.
И вся она - с крохотный глобус.
А я
боками учил географию,-
недаром же
наземь
ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
- Была ль рыжа борода Барбароссы?-
Пускай!
Не копаюсь в пропыленном вздоре я -
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть),-
фамилья ж против,
скулит родовая.
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут -
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Окном слуховым внимательно слушая,
ловили крыши - что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая - флюгер.

Взрослое

У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на женах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнеры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстною площадью лёжа.
Враспашку -
сердце почти что снаружи -
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди - любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце -
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только вёсен,
за 20 лет в распалённого ввалено!
Их груз нерастраченный - просто несносен.
Несносен не так,
для стиха,
а буквально.

Что вышло

Больше чем можно,
больше чем надо -
будто
поэтовым бредом во сне навис -
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко -
ты знаешь,
я же
ладно слажен,-
и всё же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
- и не вылиться -
некуда, кажется - полнится заново.
Я вытомлен лирикой -
мира кормилица,
гипербола
праобраза Мопассанова.

Зову

Поднял силачом,
понес акробатом.
Как избирателей сзывают на митинг,
как сёла
в пожар
созывают набатом -
я звал:
«А вот оно!
Вот!
Возьмите!»
Когда
такая махина ахала -
не глядя,
пылью,
грязью,
сугробом,-
дамьё
от меня
ракетой шарахалось:
«Нам чтобы поменьше,
нам вроде танго бы…»
Нести не могу -
и несу мою ношу.
Хочу ее бросить -
и знаю,
не брошу!
Распора не сдержат рёбровы дуги.
Грудная клетка трещала с натуги.

Пришла -
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть -
как девочка мячиком.
И каждая -
чудо будто видится -
где дама вкопалась,
а где девица.
«Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!»
А я ликую.
Нет его -
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.

Невозможно

Один не смогу -
не снесу рояля
(тем более -
несгораемый шкаф).
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снес бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
«Богаты без края мы.
Карманов не хватит -
кладем в несгораемый».
Любовь
в тебя -
богатством в железо -
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полночи
рублей пятнадцать лирической мелочи.

Так и со мной

Флоты - и то стекаются в гавани.
Поезд - и то к вокзалу гонит.
Ну а меня к тебе и подавней -
я же люблю!-
тянет и клонит.
Скупой спускается пушкинский рыцарь
подвалом своим любоваться и рыться.
Так я
к тебе возвращаюсь, любимая.
Мое это сердце,
любуюсь моим я.
Домой возвращаетесь радостно.
Грязь вы
с себя соскребаете, бреясь и моясь.
Так я
к тебе возвращаюсь,-
разве,
к тебе идя,
не иду домой я?!
Земных принимает земное лоно.
К конечной мы возвращаемся цели.
Так я
к тебе
тянусь неуклонно,
еле расстались,
развиделись еле.

Вывод

Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь -
люблю
неизменно и верно!

Анализ стихотворения Маяковского «Люблю»

Владимир Маяковский был по натуре очень влюбчивым и увлекающимся человеком. Однако единственной женщиной, с которой его связывали длительные отношения, являлась Лиля Брик. Их роман развивался довольно странно, то угасая, то вновь разгораясь. Но своенравная и достаточно эмансипированная девушка каждый раз на предложение руки и сердца со стороны поэта неизменно отвечала отказом.

Между тем, именно Лиля Брик открыла для Маяковского целую вселенную под названием любовь, и заставила его рассматривать это чувство как настоящий дар. Но, страдая от отсутствия взаимности, поэт то и дело задавался вопросом, почему обычное человеческое чувство способно превратить взрослого и состоявшегося мужчину в обычного мальчишку, ранимого и беззащитного. Анализируя этот феномен, Маяковский в 1926 году написал поэму «Люблю», которую посвятил Лиле Брик, буквально вывернув наизнанку перед избранницей свою душу. Однако с первых строчек он сразу же расставил все точки над «i», отметив, что его чувство не является рафинированным и утонченным, так как жизнь не баловала поэта. Но, в то же время, ему удалось избежать того момента, когда «очерствевает сердечная почва», поэту неведомо было ощущение горечи оттого, что его «любовь поцветет, поцветет – и скукожится».

Поэма включает в себя одиннадцать глав, первые из которых посвящены детству и юности поэта. Беспристрастно и в привычной грубой манере автор рассказывает о том, как состоялось становление его личности . Уже в подростковом возрасте он мечтал о том, чтобы его жизнь была наполнена любовью, но не приторно-сладкой, когда парочки восхищаются морским прибоем и шумом ветра. Маяковского интересовала любовь в чистом ее проявлении, когда во всем мире существуют лишь два человека, а все остальное не имеет для них никакого значения.

Рассматривая через поэтическую призму взаимоотношения других людей, поэт безжалостно высмеивает тех, кто хочет произвести друг на друга впечатление благодаря своим нарядам, умению изъясняться по-французски или же благосостоянием. К последней категории людей, привыкших покупать любовь за деньги, поэт испытывает особое презрение. «Я жирных с детства привык ненавидеть, всегда себя за обед продавая», — отмечает автор.

Его жизнь резко изменилась, когда в нее, словно вихрь, ворвалась Лиля Брик, которая «взяла, отобрала сердце и просто пошла играть – как девочка мячиком». Однако поэт готов был простить ей абсолютно все и «от радости себя не помня, скакал, индейцем свадебным прыгал, так было весело, было легко мне». Многочисленные ссоры и недомолвки между влюбленными происходили довольно часто, однако этот факт не смог повлиять на силу чувств, которые Маяковский испытывал к Лиле Брик. И каждый раз, возвращаясь к ней, поэт знал, что идет домой, туда, где навсегда осталось его сердце. «Так я к тебе тянусь неуклонно, еле расстались, еле развиделись», — отмечает поэт в своей поэме. При этом он осознает, что даже безответное чувство может давать удивительное ощущение счастья и радости только потому, что где-то существует человек, которому оно адресовано. И эта мысль дает Маяковскому не только утешение, но и надежду на то, что когда-нибудь его избранница сможет оставить свои предубеждения, став обычной женщиной, которая способна принять он поэта бесценный дар и ответить на него взаимностью.

«Не смоют любовь ни ссоры, ни версты», — убежден Маяковский . Но при этом он все же не может удержаться от пафоса, заявляя: «Клянусь – люблю неизменно и верно!». В последней строчке поэмы, конечно же, содержится преувеличение, так как после каждой ссоры с Лилей Брик поэт очень быстро утешался в объятиях других женщин. Но – неизменно возвращался к той, которая была его музой и вдохновительницей.

Люблю

Обыкновенно так

Любовь любому рождённому дадена, -
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на́ день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело - рубаха.
Но и этого мало!
Один -
идиот! -
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.
Женщина мажется.
Мужчина по Мюллеру мельницей машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветёт,
поцветёт -
и скукожится.

Мальчишкой

Я в меру любовью был одарённый.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я -
убёг на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
«Мальчишка паршивый!»
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трёхрублёвкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором в «три листика».
Без груза рубах,
без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо -
пока под ложечкой не заноет.
Дивилось солнце:
«Чуть виден весь-то!
А тоже -
с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место -
и мне,
и реке,
и стовёрстым скалам?!»

Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.
В вашем
квартирном
маленьком мирике
для спален растут кучерявые лирики.
Что выищешь в этих болоночьих лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на море?!
Я вот
в «Бюро похоронных процессий»
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазна́ются.
«Чего, мол, стоют лучёнышки эти?»
А я
за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы - всё на свете.

Мой университет

Французский знаете.
Де́лите.
Множите.
Склоняете чу́дно.
Ну и склоняйте!
Скажите -
а с домом спеться
можете?
Язык трамвайский вы понимаете?
Птенец человечий
чуть только вывелся -
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав её, -
учат.
И вся она - с крохотный глобус.
А я
боками учил географию, -
недаром же
наземь
ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
- Была ль рыжа борода Барбароссы?-
Пускай!
Не копаюсь в пропы́ленном вздоре я -
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть), -
фамилья ж против,
скулит родовая.
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут -
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.
Окном слуховым внимательно слушая,
ловили крыши - что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая - флюгер.

Взрослое

У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за́ сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый.
Ночь.
Надеваете лучшее платье.
Душой отдыхаете на жёнах, на вдовах.
Меня
Москва душила в объятьях
кольцом своих бесконечных Садовых.
В сердца,
в часишки
любовницы тикают.
В восторге партнёры любовного ложа.
Столиц сердцебиение дикое
ловил я,
Страстно́ю площадью лёжа.
Враспашку -
сердце почти что снаружи -
себя открываю и солнцу и луже.
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди - любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце -
гудит повсеместно.
О, сколько их,
одних только вёсен,
за 20 лет в распалённого ввалено!
Их груз нерастраченный - просто несносен.
Несносен не так,
для стиха,
а буквально.

Что вышло

Больше чем можно,
больше чем надо -
будто
поэтовым бредом во сне навис -
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть.
Под ношей
ноги
шагали шатко -
ты знаешь,
я же
ладно слажен, -
и всё же
тащусь сердечным придатком,
плеч подгибая косую сажень.
Взбухаю стихов молоком
- и не вылиться -
некуда, кажется - полнится заново.
Я вытомлен лирикой -
мира кормилица,
гипербола
праобраза Мопассанова.

Подня́л силачом,
понёс акробатом.
Как избирателей сзывают на митинг,
как сёла
в пожар
созывают набатом -
я звал:
«А вот оно!
Вот!
Возьмите!»
Когда
такая махина ахала -
не глядя,
пылью,
грязью,
сугробом, -
дамьё
от меня
ракетой шарахалось:
«Нам чтобы поменьше,
нам вроде танго́ бы…»
Нести не могу -
и несу мою ношу.
Хочу её бросить -
и знаю,
не брошу!
Распора не сдержат рёбровы дуги.
Грудная клетка трещала с натуги.

Пришла -
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла,
отобрала сердце
и просто
пошла играть -
как девочка мячиком.
И каждая -
чудо будто видится -
где дама вкопалась,
а где девица.
«Такого любить?
Да этакий ринется!
Должно, укротительница.
Должно, из зверинца!»
А я ликую.
Нет его -
ига!
От радости себя не помня,
скакал,
индейцем свадебным прыгал,
так было весело,
было легко мне.

Невозможно

Один не смогу -
не снесу рояля
(тем более -
несгораемый шкаф).
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снёс бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
«Богаты без края мы.
Карманов не хватит -
кладём в несгораемый».
Любовь
в тебя -
богатством в железо -
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полно́чи
рублей пятнадцать лирической мелочи.

Так и со мной

Флоты - и то стекаются в гавани.
Поезд - и то к вокзалу гонит.
Ну а меня к тебе и подавней -
я же люблю! -
тянет и клонит.
Скупой спускается пушкинский рыцарь
подвалом своим любоваться и рыться.
Так я
к тебе возвращаюсь, любимая.
Моё это сердце,
любуюсь моим я.
Домой возвращаетесь радостно.
Грязь вы
с себя соскребаете, бреясь и моясь.
Так я
к тебе возвращаюсь, -
разве,
к тебе идя,
не иду домой я?!
Земных принимает земное лоно.
К конечной мы возвращаемся цели.
Так я
к тебе
тянусь неуклонно,
еле расстались,
развиделись еле.

Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь -
люблю
неизменно и верно!

Творчество поэта ХХ века Владимира Маяковского у читателя в большинстве случаев вызывает ассоциацию с революцией, Лениным и Октябрем. Однако никто не вправе отказать этому человеку в праве на лирические чувства. Его фанатичное желание перестроить мир, шагнуть «в коммунистическое далеко», остаться в анналах истории все-таки не противоречило глубоким чувствам и переживаниям.

Маяковский, повинуясь, как он думал, чувству долга, стремился отказать теме любви в праве на существование: «Нынче не время для любовных ляс». Но и освободиться от любовного плена не мог да и не хотел: он лишь пытался внести в свое чувство другой смысл, может быть, диктуемый самой действительностью. Идеал высокой любви, который утверждал всем своим творчеством поэт, мог воплотиться в светлом будущем, а задача поэзии сводилась к тому, чтобы ускорить путь в грядущее, преодолев «будничную чушь».

Таким образом, стихи с глубоко «личными мотивами» становились стихами о всеобщем счастье - ведь на меньший масштаб Маяковский и не рассчитывал. Но оказаться в другом времени не под силу никому. Однако все самое обычное, что есть в жизни, - не «чушь», а основание жизни, своеобразная «быта кобыла», которая, несмотря на все понукания, движется не так уж и быстро, как того хотелось бы.

После знакомства с Лилей Брик в 1915 году Маяковский почти все свои произведения посвящал ей. Она стала его настоящей Музой. А он посвятил ей очень яркое произведение - поэму «Люблю», над которой работал с ноября 1921 года по февраль 1922 года. Уже само название - «Люблю» - звучит жизнеутверждающе. В отличие от стихотворения «Лиличка!», в поэме нет места мрачным настроениям, она полна любви и жизнелюбия.

В поэме одиннадцать глав, первые из которых, по традиции русской литературы, посвящены детству, отрочеству и юности самого поэта. В главе «Мальчишкой» уже возникает образ героя, чье сердце способно полюбить весь мир:

Откуда в этом
в аршине место —
и мне, и реке,
и стовёрстым скалам?!

В главе «Юношей» герой признается, что, пока другие учились влюбляться, ему пришлось пройти «школу жизни» в тюрьме:

Меня вот любить
Учили в Бутырках.

А там можно было влюбиться только «в глазок 103 камеры». Поэтому герой испытывает, может быть, странное для юноши чувство - желание увидеть солнечного зайчика:

А я за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы — всё на свете.

В главе «Взрослое» можно увидеть результат такого обучения: рассматривая взаимоотношения людей, особенно мужчины и женщины, он высмеивает тех, кто стремится произвести впечатление с помощью нарядов или благосостояния. А тех, кто привык покупать любовь за деньги, поэт не просто осуждает - он их ненавидит:

Я жирных
с детства привык ненавидеть…

Стремясь понравиться дамам, они пытаются выглядеть умнее, чем есть на самом деле, а ничего не выходит - «мыслишки звякают лбёнками медненькими». Герой поэмы же учился любви, «говорил с одними домами», а «водокачки были собеседниками», это позволило ему научиться ценить истинную любовь. Поэтому герой ловил «столиц сердцебиение дикое», в итоге научившись испытывать чувство любви только в таком масштабе:

Сплошное сердце —
гудит повсеместно.

Наверное, в этом понимании и нужно искать первопричину его состояния - состояния, когда «комок сердечный разросся громадой», что в дальнейшем и будет называться «громада любовь».

Глава, посвященная встрече с любимой, называется очень просто и непредвзято - «Ты». Итак, героиня пришла за проявлениями брутального, как принято сейчас называть, мужчины, а «разглядела просто мальчика». Но не растерялась, а «взяла, отобрала сердце и просто пошла играть - как девочка мячиком».

Заключительная часть поэмы написана в свойственной Маяковскому манере: от конкретного случая он идет к расширению в масштабах всего мира. Поэтому, как флоты стекаются к гавани, как поезда к вокзалу клонит, так и героя «манит и клонит» к героине, ведь он же любит по-настоящему:

Любовь в тебя —
запрятал, хожу
и радуюсь Крезом.

И до такой степени сильна эта любовь, что герой готов поведать о ней всему миру. Он не может находиться далеко от нее, тянется неуклонно,

Еле расстались,
развиделись еле.

Пожалуй, самое любопытное в герое, что он прекрасно осознает: чувство любви может быть безответным, но сама мысль о том, что где-то существует человек, которому можно адресовать свое признание в любви, рождает в душе счастье и надежду на взаимность. Поэтому он дает своеобразную клятву: «Клянусь - люблю неизменно и верно!». Возможно, слишком пафосно звучат такие слова, но ведь это «Вывод», в котором поэт провозглашает: «Не смоют любовь ни ссоры, ни версты».

Таким образом, поэма дает шанс всем влюбленным испытать не просто взаимное чувство, а чувство, которое выстрадано и проверено не только временем, но и расстоянием.

Не смоют любовь ни ссоры, ни вёрсты.
Продумана, выверена, проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь — люблю неизменно и верно!
В.Маяковский.

В 1926 году Владимир Маяковский написал поэму под названием «Люблю», которую посвящает своей возлюбленной Лиле Юрьевне Брик. Поэма состоит из одиннадцати глав, каждая из которых содержит небольшое рассуждение о любви. Первые главы рассказывают об отношении поэта к любви в разное время его жизни («Мальчишкой», «Юношей», «Мой университет», «Взрослое»). В самой первой части под названием «Обыкновенно так» В. Маяковский рассуждает о том, что «любовь любому рожденному дадена», только распоряжаются ею не все правильно, за трудами и чинами не замечают, не считаются с ней, и под старость «любовь поцветет, поцветет - и скукожится».

В главе «Что вышло» поэт признается, что его любовь - «комок сердечный разросся громадой: громада любовь, громада ненависть…» В. Маяковский считал любовь истинным проявлением человеческих отношений. Он был готов полностью отдаться этому чувству, без остатка посвятить себя любимой женщине. Но отношения с Брик постепенно сходили на нет, холодность в отношениях присутствовала все чаще и чаще, и поэт понимал, что пылких чувств Лиля к нему уже не испытывает. Об этом он пишет в главах «Зову» («Нести не могу - и несу мою ношу. Хочу ее бросить - и знаю, не брошу!»), «Ты» («Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть - как девочка мячиком…»). Эти слова обращены именно к Лиле Юрьевне.

Любовь для В.Маяковского была не «вздох от видов на море», не легкое притворство, а простое человеческое счастье, которое существует лишь для двоих, а все вокруг не имеет никакого значения. Внешнее притворство, красота тела, одежды - все это мишура жизни, не имеющая отношения к настоящей любви. В главе «Невозможно» он пишет: «Один не смогу…», понимая, что привязан к Брик: «к тебе тянусь неуклонно, еле расстались, развиделись еле…» (глава «Так и со мной»). Поэт способен ждать, безответное чувство его сжигает, но он пытается верить, что его возлюбленная примет его поэтическую душу и снова вернет ему покой и радость жизни.

В главе «Вывод» В.Маяковский заявляет, что любовь способна все пережить и вынести любые невзгоды, при этом произносит с клятвой: «…люблю неизменно и верно!» Лиля Юрьевна Брик была не единственной возлюбленной поэта, но именно ее он любил искренне и страстно до конца своих дней. Она была его неизменной музой и смыслом жизни.